Евгений Евтушенко 

ОДИНОЧЕСТВО 

Как стыдно одному ходить в кинотеатры 

без друга, без подруги, без жены, 
где так сеансы все коротковаты 
и так их ожидания длинны! 
Как стыдно — 
в нервной замкнутой войне 
с насмешливостью парочек в фойе 
жевать, краснея, в уголке пирожное, 
как будто что-то в этом есть порочное… 
Мы, 
одиночества стесняясь, 
от тоски 
бросаемся в какие-то компании, 
и дружб никчемных обязательства кабальные 
преследуют до гробовой доски. 
Компании нелепо образуются — 
в одних все пьют да пьют, 
не образумятся. 
В других все заняты лишь тряпками и девками, 
а в третьих — 
вроде спорами идейными, 
но приглядишься — 
те же в них черты… 
Разнообразные формы суеты! 
То та, 
то эта шумная компания… 
Из скольких я успел удрать — 
не счесть! 
Уже как будто в новом был капкане я, 
но вырвался, 
на нем оставив шерсть. 
Я вырвался! 
Ты спереди, пустынная 
свобода… 
А на черта ты нужна! 
Ты милая, 
но ты же и постылая, 
как нелюбимая и верная жена. 
А ты, любимая? 
Как поживаешь ты? 
Избавилась ли ты от суеты; 
И чьи сейчас глаза твои раскосые 
и плечи твои белые роскошные? 
Ты думаешь, что я, наверно, мщу, 
что я сейчас в такси куда-то мчу, 
но если я и мчу, 
то где мне высадиться? 
Ведь все равно мне от тебя не высвободиться! 
Со мною женщины в себя уходят, 
чувствуя, 
что мне они сейчас такие чуждые. 
На их коленях головой лежу, 
но я не им — 
тебе принадлежу… 
А вот недавно был я у одной 
в невзрачном домике на улице Сенной. 
Пальто повесил я на жалкие рога. 
Под однобокой елкой 
с лампочками тускленькими, 
посвечивая беленькими туфельками, 
сидела женщина, 
как девочка, строга. 
Мне было так легко разрешено 
приехать, 
что я был самоуверен 
и слишком упоенно современен — 
я не цветы привез ей, 
а вино. 
Но оказалось все — 
куда сложней… 
Она молчала, 
и совсем сиротски 
две капельки прозрачных — 
две сережки 
мерцали в мочках розовых у ней. 
И, как больная, глядя так невнятно 
И, поднявши тело детское свое, 
сказала глухо: 
"Уходи… 
Не надо… 
Я вижу — 
ты не мой, 
а ты — ее…" 
Меня любила девочка одна 
с повадками мальчишескими дикими, 
с летящей челкой 
и глазами-льдинками, 
от страха 
и от нежности бледна. 
В Крыму мы были. 
Ночью шла гроза, 
и девочка 
под молниею магнийной 
шептала мне: 
"Мой маленький! 
Мой маленький!" — 
ладонью закрывая мне глаза. 
Вокруг все было жутко 
и торжественно, 
и гром, 
и моря стон глухонемой, 
и вдруг она, 
полна прозренья женского, 
мне закричала: 
"Ты не мой! 
Не мой!" 
Прощай, любимая! 
Я твой 
угрюмо, 
верно, 
и одиночество — 
всех верностей верней. 
Пусть на губах моих не тает вечно 
прощальный снег от варежки твоей. 
Спасибо женщинам, 
прекрасным и неверным, 
за то, 
что это было все мгновенным, 
за то, 
что их "прощай!" — 
не "до свиданья!", 
за то, 
что, в лживости так царственно горды, 
даруют нам блаженные страданья 
и одиночества прекрасные плоды. 

1959

#стихи